30 лет со дня кончины Чарли

Между прочим, все правильно написано.
Наверху: надпись, сделанная моим отцом.

"Всезаяц", или Глеб Успенский о Пушкинской речи Достоевского

Блистательная реляция о Пушкинской речи Достоевского!
"У г. Достоевского, оказывается, был умысел другой. Уж и в тех выписках из его речи, которые приведены, читатель может видеть местами нечто всезаячье. Там воткнуто, как бы нечаянно, слово "может быть", там поставлено, тоже как бы случайно, рядом "постоянно" и "надолго", там ввернуты слова "фантастический" и делание, то есть выдумка, хотя немедленно же и заглушены уверением совершенно противоположного свойства: необходимостию, которая не дает возможности продешевить и т. д. Такие заячьи прыжки дают автору возможность превратить, мало-помалу, все свое "фантастическое делание" в самую ординарную проповедь полнейшего мертвения. Помаленьку да полегоньку, с кочки на кочку, прыг да прыг, всезаяц, мало-помалу, допрыгивает до непроходимой дебри, в которой не видать уж и его заячьего хвоста. Тут оказалось, как-то незаметно для читателя, что Алеко, который, как известно, тип вполне народный, изгоняется народом именно потому, что ненароден. Точно так же народный тип скитальца, Онегин, получает отставку от Татьяны тоже потому, что ненароден. Как-то оказывается, что все эти скитальчески-человеческие народные черты — черты отрицательные. Еще прыжок, и "всечеловек" превращается "в былинку, носимую ветром", в человека-фантазера без почвы... "Смирись! — вопиет грозный глас, — счастие <не> за морями!"

Судьба генерала Чарльза Джорджа Гордона

Долгая и знаменитая оборона Хартума никогда не будет забыта. То, что один человек, европеец среди африканцев, христианин среди мусульман, своим гением смог воодушевить 7000 чернокожих солдат и вдохнуть отвагу в сердца 30 000 жителей города, известных своим малодушием, и, невзирая на недостаток средств и другие препятствия, организовать решительное сопротивление все более активно действующему врагу, который, несмотря на свою жестокость, был готов принять капитуляцию, и оборонять город в течение 317 дней, - все это является событием, не имеющим параллелей в истории. И легко понять, что никто никогда не опишет все произошедшее интереснее, чем это сделал сам генерал в своих знаменитых “Хартумских журналах”.

Возможно, именно потому, что Гордона не интересовало расположение людей, он с такой легкостью его добивался. Еще до того, как заканчивается первая из шести частей, на которые поделен Журнал, читатель уже оказывается покорен. Он начинает видеть мир глазами Гордона. С ним он смеется над дипломатами; поливает презрением правительство; выражает недовольство - возможно, и беспричинное - действиями некоего майора Китчинера в Службе разведки, информация которого затерялась или не была во время сообщена; испытывает недовольство неумелыми действиями нерегулярных отрядов Шайгийа; интересуется жизнью индюка и его гарема с четырьмя женами; смеется над “черными неряхами”, впервые увидевшими свое лицо в зеркале. Когда повествование подходит к концу, ни один британец не может без дрожи читать последние слова: “Теперь заметьте: если экспедиционный корпус - я прошу не более чем двести солдат - не подойдет в течение десяти дней, город может пасть; я сделал все, что было в моих силах для чести нашей родины. Прощайте”. Здесь нет места напрасным сожалениям и тщетным выводам. Повествование прерывается. Опасности, которым подвергался Гордон, более не записываются. читать текст полностью